Следствие сквозь века - Страница 63

(Помните, мой друг, как и вас удивил этот крест, изображенный на крышке древней гробницы?.. )

Народу везде было множество. Женщины улыбались нам, и все казалось мирным и спокойным. Но вот появилась новая толпа, в плохих одеждах, неся связки сухого камыша, который они складывали в одну кучу. Одновременно прибыли и два отряда воинов с луками, копьями, щитами и пращами, во главе со своими предводителями. Вдруг из соседнего храма выбежало с десяток индейцев в длинных белых одеждах; волосы их были настолько перепутаны и загрязнены запекшейся кровью, что их нельзя было расчесать, а только срезать. Это были жрецы.

Они несли курения вроде смолы, прозываемые у них «копал», жрецы окурили нас из глиняных плошек, в которых был огонь, и знаками дали понять, что мы не можем дольше оставаться в селении и должны уйти раньше, чем сгорит принесенная куча камыша, а то нас атакуют и убьют.

Затем они повелели зажечь кучу, и весь народ, построившись в отряды, стал трубить в раковины, бить в барабаны, играть на флейтах.

Вспомнили мы раны, полученные прежде, и сомкнутым строем ушли из поселка.

На следующий день Овьедо решил со всеми нашими силами захватить селение. Но такая же решимость отстоять его была, по-видимому, и у врага.

Помню, как сейчас, эту ужасную резню; стойкость врага была выше всякого вероятия, самые громадные потери как будто проходили незамеченными, а неудачи лишь увеличивали боевую ярость… Право! Я не в силах описать этот бой. Мои слова слабы и холодны. Ведь говорили же некоторые из наших солдат, побывавшие в Италии и еще более далеких странах, что никогда не видели подобного ожесточения.

А теперь скажу два слова и о себе и поведаю об одной странности, которая долго меня мучила, да так и осталась неразгаданной. Именно. С тех пор как я не раз был свидетелем, как наши бедные товарищи, захваченные врагами, приносились в жертву, меня охватила боязнь, что и мне предстоит та же участь. Мысль эта стала навязчива, и канун всякой битвы был для меня мучением. А ведь всякий знает, что я не трус, что меня любили и уважали, как одного из наиболее отважных! Но боязнь была, и отпадала она лишь в самом бою, что тоже не менее удивительно. Вот такое состояние меня долго угнетало; и в чем тут дело, я и до сих пор не знаю: виновата ли излишняя усталость или постоянная напряженность? Теперь — дело прошлое, а посему я свободно могу об этом поведать…»

Правда, прелестное по своей безыскусной искренности признание?!

Испанцам никак не удавалось сломить сопротивление воинов майя и прорваться к заветным «большим и богатым городам». К тому же среди них началась оспа — внимание, мой друг, пошло самое важное!

«…Мне говорили, что среди людей Нарваеса был негр, больной оспой. От него-то страшная болезнь и пошла по всей Новой Испании, где никто раньше о ней не слыхал; опустошения были ужасающие, тем более что индейцы не знали никаких способов лечения, кроме омовений, которыми они еще более заражались. Так умерло великое множество несчастных, не испытав даже радости быть сопричтенными к христианской вере.

Многие захворали и у нас в отряде, испытывая жестокое колотье в боку и харкая кровью, отчего за последние дни умерло пять человек».

И вот у сладкоголосого Лопеса де Овьедо созрел коварнейший план. Вот что рассказывает об этом Луис Торсаль:

«…Вечером на привале он спросил меня, по своему обычаю подмигнув: «Ты помнишь романсеро об эмире Альмансоре из Кордовы?» — и тут же пропел немного своим сладким голосом. «Помню», — ответил я. Он снова подмигнул и сказал: «Если неверные так поступали с нами, то почему бы нам не поступить так же с неверными?» Я сразу понял, что он задумал…»

Вы, конечно, не знаете этого романсеро, мой молодой друг, и не поняли, что же задумал коварный де Овьедо. Я тоже сразу не понял. Потом так заинтересовался, что разыскал эту старинную испанскую песню. Копию ее могу вам прислать, если пожелаете, а пока просто перескажу ее своими словами.

В романсеро рассказывается об одном событии тех давних времен, когда испанцы вели борьбу с маврами за обладание Пиренейским полуостровом. Им удалось отвоевать Кордову у эмира Альмансора. Воинов у эмира осталось мало, но он никак не хотел смириться с поражением и решил отомстить испанцам любой ценой.

И вот в один прекрасный день испанские часовые вдруг неожиданно увидели, что к городским стенам подходит какой-то человек — босой, в жалком рубище, с непокрытой в знак раскаяния и покорности головой. В нем трудно было узнать еще недавно столь гордого и могущественного эмира Альмансора. Он заявил, что сдается на милость победителей и готов отречься от ислама и принять христианство.

Испанцы уважали храбрых противников. Почетный пленник был принят весьма торжественно, тут же окрещен, и король даже пожаловал ему титул испанского гранда.

А через несколько дней Альмансор заболел. Заболели вскоре и все, с кем он встречался за эти дни празднеств и ликований, а желающих посетить почетного отступника, побеседовать, пообедать и выпить с ним оказалось много. Всех их сразила чума.

Умирая, Альмансор сознался: он нарочно заразился чумой в притонах одного приморского города, чтобы принести страшную болезнь в дар врагам и тем отомстить им. Так велика была его ненависть к захватчикам…

Теперь вы тоже понимаете, что задумал большой любитель и знаток старинных романсеро сладкоголосый Лопес де Овьедо?

Однако слово Луису Торсалю:

«…Но мне показалось это дело злодейским и недостойным христианина. Так я и сказал ему. Он больше ничего не стал со мной говорить, но выполнил, что задумал, и, надо признать, с большим искусством. По его приказу, всех индейцев, захваченных в плен, теперь помещали на несколько дней в одно помещение с больными. Потом Лопес объявлял, что дарует им свободу и они могут вернуться к своим соплеменникам и рассказать им о милосердии воинов христианнейшего короля Испании. Часть заразившихся оставляли еще на несколько дней, чтобы они могли передать болезнь новым пленникам. Некоторые догадывались о том, почему их отпускают, и отказывались вернуться к своим, требуя, чтобы их лучше казнили. Таких загоняли обратно в леса силой…»